Лев Николаевич Толстой (1872)
КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК
I
Служил на Кавказе офицером один барин. Звали
его Жилин.
Пришло ему раз письмо из дома. Пишет ему ста-
руха мать: "Стара я уж стала, и хочется перед смер-
тью повидать любимого сынка. Приезжай со мной
проститься, похорони, а там и с богом поезжай опять
на службу. А я тебе и невесту приискала: и умная, и
хорошая, и именье есть. Полюбится тебе — может и
женишься и совсем останешься".
Жилин и раздумался: "И в самом деле: плоха уж
старуха стала; может и не придётся увидать. По-
ехать; а если невеста хороша — и жениться можно".
Пошёл он к полковнику, выправил отпуск, про-
стился с товарищами, поставил своим солдатам четы-
ре ведра водки на прощанье и собрался ехать.
На Кавказе тогда война была. По дорогам ни
днём, ни ночью не было проезда. Чуть кто из русских
отъедет или отойдёт от крепости — татары1 или
убьют, или уведут в горы. И было заведено, что два
раза в неделю из крепости в крепость ходили прово-
жатые солдаты. Спереди и сзади идут солдаты, а в
средине едет народ.
1 Татарами в те времена называли горцев Северного
Кавказа, которые подчинялись законам мусульманской веры.
Дело было летом. Собрались на зорьке обозы за
крепость, вышли провожатые солдаты и тронулись
по дороге. Жилин ехал верхом, и телега его с веща-
ми шла в обозе.
Ехать было двадцать пять вёрст. Обоз шёл тихо;
то солдаты остановятся, то в обозе колесо у кого со-
скочит или лошадь станет, и все стоят—дожидаются.
Солнце уже и за полдни перешло, а обоз только
половину дороги прошёл. Пыль, жара, солнце так и
печёт, и укрыться негде. Голая степь; ни деревца, ни
кустика по дороге.
Выехал Жилин вперёд, остановился и ждёт, пока
подойдёт к нему обоз. Слышит, сзади на рожке заиг-
рали,— опять стоять. Жилин и подумал: "А не уехать
ли одному, без солдат? Лошадь подо мной добрая, ес-
ли и нападусь на татар — ускачу. Или не ездить?.."
Остановился, раздумывает. И подъезжает к нему
на лошади другой офицер — Костылин, с ружьём, и
говорит:
— Поедем, Жилин, одни. Мочи нет, есть хочется,
да и жара. На мне рубаху хоть выжми. — А Косты-
лин — мужчина грузный, толстый, весь красный, а
пот с него так и льёт. Подумал Жилин и говорит:
— А ружьё заряжено?
— Заряжено.
— Ну, так поедем. Только уговор — не разъез-
жаться.
И поехали они вперёд по дороге. Едут степью,
разговаривают да поглядывают по сторонам. Кругом
далеко видно.
Только кончилась степь, пошла дорога промеж
двух гор в ущелье. Жилин и говорит:
— Надо выехать на гору поглядеть, а то тут, по-
жалуй, выскочат из горы и не увидишь.
А Костылин говорит:
— Что смотреть? Поедем вперёд.
Жилин не послушал его.
— Нет, — говорит, — ты подожди внизу, а я
только взгляну.
И пустил лошадь налево, на гору. Лошадь под
Жилиным была охотницкая (он за неё сто рублей за-
платил в табуне жеребёнком и сам выездил); как на
крыльях, взнесла его на кручь. Только выскакал —
глядь, а перед самым им, на десятину1 места, стоят
татары верхами. Человек тридцать. Он увидал, стал
назад поворачивать; и татары его увидали, пусти-
лись к нему, сами на скаку выхватывают ружья из
чехлов. Припустил Жилин под кручь во все лошади-
ные ноги, кричит Костылину:
1 Десятина - мера земли: немного более гектара.
— Вынимай ружьё! — а сам думает на лошадь
свою: "Матушка, вынеси, не зацепись ногой, спотык-
нёшься — пропал. Доберусь до ружья, я и сам не
дамся".
А Костылин, заместо того чтобы подождать, толь-
ко увидал татар, — закатился, что есть духу, к крепо-
сти. Плетью ожаривает лошадь то с того бока, то с
другого. Только в пыли видно, как лошадь хвостом
вертит.
Жилин видит—дело плохо. Ружьё уехало, с од-
ной шашкой ничего не сделаешь. Пустил он лошадь
назад, к солдатам — думал уйти. Видит, ему напере-
рез катят шестеро. Под ним лошадь добрая, а под
теми ещё добрее, да и наперерез скачут. Стал он око-
рачивать, хотел назад поворотить, да уж разнеслась
лошадь — не удержит, прямо на них летит. Видит_
близится к нему с красной бородой татарин на сером
коне. Визжит, зубы оскалил, ружьё наготове.
"Ну, — думает Жилин, — знаю вас, чертей, если
живого возьмут, посадят в яму, будут плетью по-
роть. Не дамся же живой..."
А Жилин хоть не велик ростом, а удал был. Вы-
хватил шашку, пустил лошадь прямо на красного та-
тарина, думает: "Либо лошадью сомну, либо сруб-
лю шашкой".
На лошадь места не доскакал Жилин — выстре-
лили по нём сзади из ружей и попали в лошадь. Уда-
рилась лошадь оземь со всего маху, — навалилась
Жилину на ногу.
Хотел он подняться, а уж на нём два татарина
вонючие сидят, крутят ему назад руки. Рванулся он,
скинул с себя татар, да ещё соскакали с коней трое
на него, начали бить прикладами по голове. Помути-
лось у него в глазах, и зашатался. Схватили его тата-
ры, сняли с сёдел подпруги запасные, закрутили ему
руки за спину, завязали татарским узлом, поволокли
к седлу. Шапку с него сбили, сапоги стащили, всё
обшарили — деньги, часы вынули, платье все изо-
рвали. Оглянулся Жилин на свою лошадь. Она, сер-
дечная, как упала на бок, так и лежит, только бьётся
ногами — до земли не достаёт; в голове дыра, и из
дыры так и свищет кровь чёрная — на аршин кругом
пыль смочила.
Один татарин подошёл к лошади, стал седло сни-
мать, — она всё бьётся; он вынул кинжал, прорезал
ей глотку. Засвистело из горла, трепенулась — и пар
вон.
Сняли татары седло, сбрую. Сел татарин с крас-
ной бородой на лошадь, а другие подсадили Жилина
к нему на седло, а чтобы не упал, притянули его рем-
нём за пояс к татарину и повезли в горы.
Сидит Жилин за татарином, покачивается, тычет-
ся лицом в вонючую татарскую спину. Только и ви-
дит перед собой здоровенную татарскую спину да
шею жилистую, да бритый затылок из-под шапки си-
неется. Голова у Жилина разбита, кровь запеклась
над глазами. И нельзя ему ни поправиться на лоша-
ди, ни кровь обтереть. Руки так закручены, что в
ключице ломит.
Ехали они долго с горы на гору, переехали вброд
реку, выехали на дорогу и поехали лощиной.
Хотел Жилин примечать дорогу, куда его везут,
да глаза замазаны кровью, а повернуться нельзя.
Стало смеркаться; переехали ещё речку, стали
подниматься по каменной горе, запахло дымом, за-
брехали собаки.
Приехали в аул1. Послезли с лошадей татары,
собрались ребята татарские, окружили Жилина, пи-
щат, радуются, стали камнями пулять в него.
Татарин отогнал ребят, снял Жилина с лошади и
кликнул работника. Пришёл ногаец2, скуластый, в
одной рубахе. Рубаха оборванная, вся грудь голая.
Приказал что-то ему татарин. Принёс работник ко-
лодку: два чурбака дубовых на железные кольца на-
сажены, и в одном кольце пробойчик и замок.
1 Аул - татарская деревня. (Примеч. Л. Н. Толстого.)
2 Ногаец - горец, житель Дагестана.
Развязали Жилину руки, надели колодку и пове-
ли в сарай; толкнули его туда и заперли дверь. Жи-
лин упал на навоз. Полежал, ощупал в темноте, где
помягче, и лёг.
II
Почти всю эту ночь не спал Жилин. Ночи корот-
кие были. Видит—в щёлке светиться стало. Встал
Жилин, раскопал щёлку побольше, стал смотреть.
Видна ему из щёлки дорога—под гору идёт, на-
право сакля1 татарская, два дерева подле ней. Соба-
ка чёрная лежит на пороге, коза с козлятами ходит—
хвостиками подёргивают. Видит — из-под горы идёт
татарка молоденькая, в рубахе цветной, распояской,
в штанах и сапогах, голова кафтаном покрыта, а на
голове большой кувшин жестяной с водой. Идёт, в
спине подрагивает, перегибается, а за руку татарчон-
ка ведёт бритого, в одной рубашонке. Прошла татар-
ка в саклю с водой, вышел татарин вчерашний с
красной бородой, в бешмете2 в шёлковом, на ремне
кинжал серебряный, в башмаках на босу ногу. На го-
лове шапка высокая, баранья, чёрная, назад залом-
лена. Вышел, потягивается, бородку красную сам по-
глаживает. Постоял, велел что-то работнику и пошёл
куда-то.
1 Сакля - жилище кавказских горцев.
2 Бешмет - верхняя одежда.
Проехали потом на лошадях двое ребят к водо-
пою. У лошадей храп1 мокрый. Выбежали ещё маль-
чишки бритые в одних рубашках, без порток, собра-
лись кучкой, подошли к сараю, взяли хворостину и
суют в щёлку. Жилин как ухнет на них: завизжали
ребята, закатились бежать прочь — только коленки
голые блестят.
А Жилину пить хочется, в горле пересохло; дума-
ет: "Хоть бы пришли проведать". Слышит—отпира-
ют сарай. Пришёл красный татарин, а с ним другой,
поменьше ростом, черноватенький. Глаза чёрные,
светлые, румяный, бородка маленькая, подстрижена;
лицо весёлое, всё смеётся. Одет черноватый ещё луч-
ше: бешмет шёлковый синий, галунчиком2 обшит.
Кинжал на поясе большой, серебряный; башмачки
красные, сафьянные, тоже серебром обшиты. А на
тонких башмачках другие, толстые башмаки. Шап-
ка высокая белого барашка.
1 Храп - здесь: нижняя часть морды у лошади.
2 Галунчик, галун - тесьма, нашивка золотого и серебряного
цвета
Красный татарин вошёл, проговорил что-то, точно
ругается, и стал; облокотился на притолку, кинжа-
лом пошевеливает, как волк исподлобья косится на
Жилина. А черноватый, - быстрый, живой, так весь
на пружинах и ходит — подошёл прямо к Жилину,
сел на корточки, оскаливается, потрепал его по пле-
чу, что-то начал часто-часто по-своему лопотать, гла-
зами подмигивает, языком прищёлкивает, всё приго-
варивает:
— Корошо урус! корошо урус!
Ничего не понял Жилин и говорит:
— Пить, воды пить дайте.
Чёрный смеётся.
— Корош урус, — всё по-своему лопочет.
Жилин губами и руками показал, чтоб пить ему
дали.
Чёрный понял, засмеялся, выглянул в дверь, клик-
нул кого-то:
— Дина!
Прибежала девочка, тоненькая, худенькая, лет
тринадцати и лицом на чёрного похожа. Видно, что
дочь. Тоже глаза чёрные, светлые и лицом краси-
вая. Одета в рубаху длинную, синюю, с широкими
рукавами и без пояса. На полах, на груди и на рука-
вах оторочено красным. На ногах штаны и башмач-
ки, а на башмачках другие, с высокими каблуками,
на шее монисто1, всё из русских полтинников. Голо-
ва непокрытая, коса чёрная, и в косе лента, а на лен-
те привешены бляхи и рубль серебряный.
1 Монисто ожерелье из бус, монет или цветных камней.
Велел ей что-то отец. Убежала и опять пришла,
принесла кувшинчик жестяной. Подала воду, сама
села на корточки, вся изогнулась так, что плечи ни-
же колен ушли. Сидит, глаза раскрыла, глядит на
Жилина, как он пьёт, — как на зверя какого.
Подал ей Жилин назад кувшин. Как она прыгнет
прочь, как коза дикая. Даже отец засмеялся. Послал
её ещё куда-то. Она взяла кувшин, побежала, при-
несла хлеба пресного на дощечке круглой, и опять
села, изогнулась, глаз не спускает—смотрит.
Ушли татары, заперли опять дверь.
Погодя немного приходит к Жилину ногаец и го-
ворит:
— Аида,хозяин, айда!
Тоже не знает по-русски. Только понял Жилин,
что велит идти куда-то.
Пошёл Жилин с колодкой, хромает, ступить нель-
зя, так и воротит ногу в сторону. Вышел Жилин за
ногайцем. Видит — деревня татарская, домов десять,
и церковь ихняя, с башенкой. У одного дома стоят три
лошади в сёдлах. Мальчишки держат в поводу. Вы-
скочил из этого дома черноватый татарин, замахал
рукой, чтоб к нему шёл Жилин. Сам смеётся, всё го-
ворит что-то по-своему, и ушёл в дверь. Пришёл Жи-
лин в дом. Горница хорошая, стены глиной гладко
вымазаны. В передней стене пуховики пёстрые уло-
жены, по бокам висят ковры дорогие; на коврах
ружья, пистолеты, шашки — всё в серебре. В одной
стене печка маленькая вровень с полом. Пол земля-
ной, чистый, как ток, и весь передний угол устлан
войлоками; на войлоках ковры, а на коврах пуховые
подушки. И на коврах в одних башмаках сидят та-
тары: чёрный, красный и трое гостей. За спинами у
всех пуховые подушки подложены, а перед ними на
круглой дощечке блины просяные, и масло коровье
распущено в чашке, и пиво татарское — буза, в кув-
шинчике. Едят руками, и руки все в масле.
Вскочил чёрный, велел посадить Жилина к сто-
ронке, не на ковёр, а на голый пол; залез опять на
ковёр, угощает гостей блинами и бузой. Посадил ра-
ботник Жилина на место, сам снял верхние башма-
ки, поставил у двери рядком, где и другие башмаки
стояли, и сел на войлок поближе к хозяевам, смот-
рит, как они едят, слюни утирает.
Поели татары блины, пришла татарка в рубахе
такой же, как и девка, и в штанах; голова платком
покрыта. Унесла масло, блины, подала лоханку хо-
рошую и кувшин с узким носком. Стали мыть руки
татары, потом сложили руки, сели на коленки, поду-
ли во все стороны и молитвы прочли. Поговорили по-
своему. Потом один из гостей - татар повернулся к
Жилину, стал говорить по-русски.
— Тебя, говорит, взял Кази-Мугамед, — сам
показывает на красного татарина, — и отдал тебя
Абдул-Мурату, — показывает на черноватого. —
Абдул-Мурат теперь твой хозяин.
Жилин молчит. Заговорил Абдул-Мурат и всё по-
казывает на Жилина, и смеётся, и приговаривает:
— Солдат, урус, корошо, урус.
Переводчик говорит:
— Он тебе велит домой письмо писать, чтоб за
тебя выкуп прислали. Как пришлют деньги, он тебя
пустит.
Жилин подумал и говорит:
— А много ли он хочет выкупа?
Поговорили татары, переводчик и говорит:
— Три тысячи монет.
— Нет, — говорит Жилин, — я этого заплатить
не могу.
Вскочил Абдул, начал руками махать, что-то го-
ворит Жилину — всё думает, что он поймёт. Пере-
вёл переводчик,говорит:
— Сколько же ты дашь?
Жилин подумал и говорит:
— Пятьсот рублей.
Тут татары заговорили часто, все вдруг. Начал
Абдул кричать на красного, залопотал так, что слю-
ни изо рта брызжут.
А красный только жмурится да языком пощёл-
кивает.
Замолчали они, переводчик говорит:
— Хозяину выкупу мало пятьсот рублей. Он сам
за тебя двести рублей заплатил. Ему Кази-Мугамед
был должен. Он тебя за долг взял. Три тысячи руб-
лей, меньше нельзя пустить. А не напишешь, в яму
посадят, наказывать будут плетью.
"Эх, — думает Жилин, — с ними что робеть, то
хуже".
Вскочил на ноги и говорит:
— А ты ему, собаке, скажи, что если он меня пу-
гать хочет, так ни копейки ж не дам, да и писать не
стану. Не боялся, да и не буду бояться вас, собак!
Пересказал переводчик, опять заговорили все
вдруг.
Долго лопотали, вскочил чёрный, подошёл к Жи-
лину.
— Урус, — говорит, — джигит, джигит урус!
Джигит по-ихнему значит "молодец". И сам
смеётся; сказал что-то переводчику, а переводчик
говорит:
— Тысячу рублей дай.
Жилин стал на своём:
— Больше пятисот рублей не дам. А убьёте, —
ничего не возьмёте.
Поговорили татары, послали куда-то работника, а
сами то на Жилина, то на дверь поглядывают. При-
шёл работник, и идёт за ним человек какой-то, тол-
стый, босиком и ободранный; на ноге тоже колодка.
Так и ахнул Жилин — узнал Костылина. И его
поймали. Посадили их рядом; стали они рассказы-
вать друг другу, а татары молчат, смотрят. Расска-
зал Жилин, как с ним дело было; Костылин расска-
зал, что лошадь под ним стала и ружьё осеклось и
что этот самый Абдул нагнал его и взял.
Вскочил Абдул, показывает на Костылина, что-то
говорит. Перевёл переводчик, что они теперь оба од-
ного хозяина и кто прежде деньги даст, того прежде
отпустят.
— Вот, — говорит Жилину, — ты всё серчаешь, а
товарищ твой смирный; он написал письмо домой,
пять тысяч монет пришлют. Вот его и кормить будут
хорошо и обижать не будут.
Жилин и говорит:
— Товарищ как хочет, он, может, богат, а я не
богат. Я, — говорит, — как сказал, так и будет. Хоти-
те — убивайте, пользы вам не будет, а больше пяти-
сот рублей не напишу.
Помолчали. Вдруг как вскочит Абдул, достал
сундучок, вынул перо, бумаги лоскут и чернила, су-
нул Жилину, хлопнул по плечу, показывает: "Пиши".
Согласился на пятьсот рублей.
— Погоди ещё, — говорит Жилин переводчику, —
скажи ты ему, чтоб он нас кормил хорошо, одел,
обул, как следует, чтоб держал вместе, нам веселее
будет, и чтобы колодку снял.
Сам смотрит на хозяина и смеётся. Смеётся и хо-
зяин. Выслушал и говорит:
— Одёжу самую лучшую дам: и черкеску, и са-
поги, хоть жениться. Кормить буду, как князей. А ко-
ли хотят жить вместе, пускай живут в сарае. А ко-
лодку нельзя снять — уйдут. На ночь только сни-
мать буду. — Подскочил, треплет по плечу. — Твоя
хорош, моя хорош!
Написал Жилин письмо, а на письме не так напи-
сал, чтобы не дошло. Сам думает: "Я уйду".
Отвели Жилина с Костылиным в сарай, принесли
им туда соломы кукурузной, воды в кувшине, хлеба,
две черкески старые и сапоги истрепанные, солдат-
ские. Видно — с убитых солдат стащили. На ночь
сняли с них колодки и заперли в сарай.
III
Жил так Жилин с товарищем месяц целый. Хозя-
ин всё смеётся: "Твоя, Иван, хорош—моя, Абдул, хо-
рош". А кормил плохо — только и давал, что хлеб
пресный из просяной муки, лепёшками печёный, а то
и вовсе тесто непечёное.
Костылин ещё раз писал домой, всё ждал присыл-
ки денег и скучал. По целым дням сидит в сарае
и считает дни, когда письмо придёт; или спит. А Жи-
лин знал, что его письмо не дойдёт, а другого не
писал.
"Где, — думает, — матери столько денег взять, за
меня заплатить. И то она тем больше жила, что я по-
сылал ей. Если ей пятьсот рублей собрать, надо ра-
зорйться вконец, бог даст — и сам выберусь".
А сам всё высматривает, выпытывает, как ему бе-
жать.
Ходит по аулу, насвистывает, а то сидит, что-ни-
будь рукодельничает, или из глины кукол лепит, или
плетёт плетёнки из прутьев. А Жилин на всякое ру-
коделье мастер был.
Слепил он раз куклу, с носом, с руками, с ногами
и в татарской рубахе, и поставил куклу на крышу.
Пошли татарки за водой. Хозяйская дочь Динка
увидала куклу, позвала татарок. Составили кувши-
ны, смотрят, смеются. Жилин снял куклу, подаёт им.
Они смеются, а не смеют взять. Оставил он куклу,
ушёл в сарай и смотрит, что будет?
Подбежала Дина, оглянулась, схватила куклу и
убежала.
Наутро смотрит, на зорьке Дина вышла на порог
с куклой. А куклу уж лоскутками красными убрала
и качает как ребёнка, сама по-своему прибаюки-
вает. Вышла старуха, забранилась на неё, выхвати-
ла куклу, разбила её, услала куда-то Дину на ра-
боту.
Сделал Жилин другую куклу, ещё лучше, — от-
дал Дине. Принесла раз Дина кувшинчик, постави-
ла, села и смотрит на него, сама смеётся, показыва-
ет на кувшин.
"Чего она радуется?" — думает Жилин. Взял
кувшин, стал пить. Думает, вода, а там молоко. Вы-
пил он молоко.
— Хорошо, — говорит.
Как взрадуется Дина!
— Хорошо, Иван, хорошо! — и вскочила, забила
в ладоши, вырвала кувшинчик и убежала.
И с тех пор стала она ему каждый день крадучи
молока носить. А то делают татары из козьего моло-
ка лепёшки сырные и сушат их на крышах. Так она
эти лепёшки ему тайком принашивала. А то раз ре-
зал хозяин барана, — так она ему кусок баранины
принесла в рукаве. Бросит и убежит.
Была раз гроза сильная, и дождь час целый как
из ведра лил. И помутились все речки, где брод был,
там на три аршина вода пошла, камни ворочает. По-
всюду ручьи текут, гул стоит по горам. Вот как про-
шла гроза, везде по деревне ручьи бегут. Жилин вы-
просил у хозяина ножик, вырезал валик, дощечки
колесо оперил, а к колесу на двух концах кукол пои-
делал.
Принесли ему девчонки лоскутков, одел он кукол-
одна — мужик, другая — баба; утвердил их, поста-
вил колесо на ручей. Колесо вертится, а куколки
прыгают.
Собралась вся деревня: мальчишки, девчонки, ба-
бы; и татары пришли, языком щёлкают:
— Ай, урус! Ай, Иван!
Были у Абдула часы русские, сломанные. Позвал
он Жилина, показывает, языком щёлкает. Жилин го-
ворит:
— Давай, починю.
Взял, разобрал ножичком, разложил; опять сла-
дил, отдал. Идут часы.
Обрадовался хозяин, принёс ему бешмет свой
старый, весь в лохмотьях, подарил. Нечего делать—
взял: и то годится покрыться ночью.
С тех пор прошла про Жилина слава, что он ма-
стер. Стали к нему из дальних деревень приезжать;
кто замок на ружьё или пистолет починить принесёт,
кто часы. Привёз ему хозяин снасть: и щипчики, и
буравчики, и подпилочек.
Заболел раз татарин, пришли к Жилину:
— Поди, полечи.
Жилин ничего не знает, как лечить. Пошёл, по-
смотрел, думает: "Авось поздоровеет сам". Ушёл в
сарай, взял воды, песку помешал. При татарах на-
шептал на воду, дал выпить. Выздоровел на его сча-
стье татарин. Стал Жилин немножко понимать по-
ихнему. И которые татары привыкли к нему, когда
нужно, кличут: «Иван, Иван»; а которые всё как на
зверя косятся.
Красный татарин не любил Жилина. Как увидит,
нахмурится и прочь отвернётся, либо обругает. Был
ещё у них старик. Жил он не в ауле, а приходил из-
под горы. Видал его Жилин, только когда он в ме-
четь1 приходил богу молиться. Он был ростом ма-
ленький, на шапке у него белое полотенце обмотано2,
бородка и усы подстрижены, белые, как пух; а ли-
цо сморщенное и красное, как кирпич; нос крючком,
как у ястреба, а глаза серые, злые, и зубов нет —
только два клыка. Идёт, бывало, в чалме своей, ко-
стылём подпирается, как волк озирается. Как уви-
дит Жилина, так захрапит и отвернётся.
1 Мечеть - мусульманский храм, церковь.
2 Обмотанная белым полотенцем или куском ткани шап-
ка - почётный головной убор, чалма, у мусульман.
Пошёл раз Жилин под гору посмотреть, где жи-
вёт старик. Сошёл по дорожке, видит садик, ограда
каменная; из-за ограды черешни, шепталы и избуш-
ка с плоской крышкой. Подошёл он поближе, ви-
дит — ульи стоят плетённые из соломы, и пчёлы
летают, гудят. И старик стоит на коленочках, что-то
хлопочет у улья. Поднялся Жилин повыше по-
смотреть и загремел колодкой. Старик оглянулся —
как визгнет, выхватил из-за пояса пистолет,
в Жилина выпалил. Чуть успел он за камень приту-
литься.
Пришёл старик к хозяину жаловаться. Позвал
хозяин Жилина, сам смеётся и спрашивает:
— Зачем ты к старику ходил?
— Я, — говорит, — ему худого не сделал. Я хо-
тел посмотреть, как он живёт.
Передал хозяин. А старик злится, шипит, что-то
лопочет, клыки свои выставил, махает руками на
Жилина.
Жилин не понял всего, но понял, что старик велит
хозяину убить русских, а не держать их в ауле.
Ушёл старик.
Стал Жилин спрашивать хозяина, что это за ста-
рик? Хозяин и говорит:
— Это большой человек! Он первый джигит был,
он много русских побил, богатый был. У него было
три жены и восемь сынов. Все жили в одной деревне.
Пришли русские, разорили деревню и семь сыновей
убили. Один сын остался и передался русским. Ста-
рик поехал и сам передался русским. Пожил у них
три месяца, нашёл там своего сына, сам убил его и
бежал. С тех пор он бросил воевать, пошёл в Мек-
ку1 богу молиться, от этого у него чалма. Кто в Мек-
ке был, тот называется хаджи и чалму надевает. Не
любит он вашего брата. Он велит тебя убить; да мне
нельзя убить — я за тебя деньги заплатил; да я те-
бя, Иван, полюбил; я тебя не то что убить, я бы тебя
и выпускать не стал, кабы слова не дал. — Смеёт-
ся, сам приговаривает по-русски: — Твоя, Иван, хо-
рош, — моя, Абдул, хорош!
1 Мекка — священный город у мусульман.
IV
Прожил так Жилин месяц. Днём ходит по аулу
или рукодельничает, а как ночь придёт, затихнет в
ауле, так он у себя в сарае копает. Трудно было ко-
пать от камней, да он подпилком камни тёр, и проко-
пал он под стеной дыру, что впору пролезть. "Только
бы, — думает, — мне место хорошенько узнать, в ка-
кую сторону идти. Да не сказывают никто татары".
Вот он выбрал время, как хозяин уехал; пошёл
после обеда за аул, на гору — хотел оттуда место по-
смотреть. А когда хозяин уезжал, он приказал мало-
му за Жилиным ходить, с глаз его не опускать. Бе-
жит малый за Жилиным, кричит:
— Не ходи! Отец не велел. Сейчас народ позову!
Стал его Жилин уговаривать.
— Я, — говорит, — далеко не уйду—только на ту
гору поднимусь; мне траву нужно найти—ваш на-
род лечить. Пойдём со мной; я с колодкой не убегу.
А тебе завтра лук сделаю и стрелы.
Уговорил малого, пошли. Смотреть на гору — не-
далеко, а с колодкой трудно; шёл, шёл, насилу взо-
брался. Сел Жилин, стал место разглядывать. На пол-
дни1 за сарай лощина, табун ходит, и аул другой в
низочке виден. От аула другая гора, ещё круче; а за
той горой ещё гора. Промеж гор лес синеется, а там
ещё горы — всё выше и выше поднимаются. А выше
всех, белые, как сахар, горы стоят под снегом. И од-
на снеговая гора выше других шапкой стоит. На вос-
ход и на закат — всё такие же горы, кое-где аулы ды-
мятся в ущельях. "Ну, — думает, — это всё ихняя
сторона". Стал смотреть в русскую сторону: под но-
гами речка, аул свой, садики кругом. На речке, как
куклы маленькие, видно, — бабы сидят, полоскают.
За аулом пониже гора и через неё ещё две горы, по
ним лес; а промеж двух гор синеется ровное место, и
на ровном месте, далеко-далеко, точно дым стелется.
Стал Жилин вспоминать, когда он в крепости дома
жил, где солнце всходило и где заходило. Видит—
там точно, в этой долине, должна быть наша кре-
пость. Туда, промеж этих двух гор, и бежать надо.
Стало солнышко закатываться. Стали снеговые
горы из белых — алые; в чёрных горах потемнело; из
лощин пар поднялся, и самая та долина, где кре-
пость наша должна быть, как в огне загорелась от
заката. Стал Жилин вглядываться — маячит что-то
в долине, точно дым из труб. И так и думается ему,
что это самое—крепость русская.
Уж поздно стало. Слышно — мулла прокричал2.
Стадо гонят, — коровы ревут. Малый всё зовёт:
"Пойдём", а Жилину и уходить не хочется.
1 На полдни — на юг, на восход — на восток, на
закат — на запад.
2 Мулла прокричал. — Утром, в полдень и вечером
мулла — мусульманский священник — громкими возгласа-
ми призывает к молитве всех мусульман.
Вернулись они домой. "Ну, — думает Жилин, —
теперь место знаю, надо бежать". Хотел он бежать в
ту же ночь. Ночи были тёмные — ущерб месяца. На
беду, к вечеру вернулись татары. Бывало, приезжают
они — гонят с собой скотину и приезжают весёлые.
А на этот раз ничего не пригнали и привезли на сед-
ле своего убитого татарина, брата рыжего. Приехали
сердитые, собрались все хоронить. Вышел и Жилин
посмотреть. Завернули мёртвого в полотно, без гро-
ба, вынесли под чинары за деревню, сложили на тра-
ву. Пришёл мулла, собрались старики, полотенцами
повязали шапки, разулись, сели рядком на пятки пе-
ред мёртвым.
Спереди мулла, сзади три старика в чалмах, ряд-
ком, а сзади их ещё татары. Сели, потупились и
молчат. Долго молчали. Поднял голову мулла и го-
ворит:
— Алла! (значит бог). — Сказал это одно слово,
и опять потупились и долго молчали; сидят, не шеве-
лятся. Опять поднял голову мулла:
— Алла! — и все проговорили: —Алла! — и опять
замолчали. Мёртвый лежит на траве — не шелохнёт-
ся, и они сидят как мёртвые. Не шевельнётся ни один.
Только слышно на чинаре листочки от ветерка пово-
рачиваются. Потом прочёл мулла молитву, все вста-
ли, подняли мёртвого на руки, понесли. Принесли к
яме; яма вырыта не простая, а подкапана под землю,
как подвал. Взяли мёртвого под мышки да под лыт-
ки, перегнули, опустили полегонечку, подсунули
сидьмя под землю, заправили ему руки на живот.
1 Под лытки - под коленки.
Притащил ногаец камышу зелёного, заклали ка-
мышом яму, живо засыпали землёй, сровняли, а в го-
ловы к мертвецу камень стоймя поставили. Утоптали
землю, сели опять рядком перед могилкой. Долго
молчали.
— Алла! Алла! Алла! — Вздохнули и встали.
Роздал рыжий денег старикам, потом встал, взял
плеть, ударил себя три раза по лбу и пошёл домой.
Наутро видит Жилин — ведёт красный кобылу за
деревню, и за ним трое татар идут. Вышли за дерев-
ню, снял рыжий бешмет, засучил рукава, — ручищи
здоровые, — вынул кинжал, поточил на бруске.
Задрали татары кобыле голову кверху, подошёл ры-
жий, перерезал глотку, повалил кобылу и начал све-
жевать, кулачищами шкуру подпарывает. Пришли
бабы, девки, стали мыть кишки и нутро. Разрубили
потом кобылу, стащили в избу. И вся деревня собра-
лась к рыжему поминать покойника.
Три дня ели кобылу, бузу пили, покойника поми-
нали. Все татары дома были. На четвёртый день, ви-
дит Жилин — в обед куда-то собираются. Привели
лошадей, убрались и поехали человек десять, и крас-
ный поехал; только Абдул дома остался. Месяц толь-
ко народился — ночи ещё тёмные были.
"Ну, — думает Жилин, — нынче бежать надо", и
говорит Костылину. А Костылин заробел.
— Да как же бежать? Мы и дороги не знаем.
— Я знаю дорогу.
— Да и не дойдём в ночь.
— А не дойдём — в лесу переднюем. Я вот лепё-
шек набрал. Что ж ты будешь сидеть? Хорошо — при-
шлют денег, а то ведь и не соберут. А татары теперь
злые — за то, что ихнего русские убили. Поговарива-
ют — нас убить хотят.
Подумал, подумал Костылин.
— Ну, пойдём!
V
Полез Жилин в дыру, раскопал пошире, чтоб и
Костылину пролезть, и сидят они — ждут, чтобы за-
тихло в ауле.
Только затих народ в ауле, Жилин полез под сте-
ну, выбрался. Шепчет Костылину:
— Полезай.
Полез и Костылин, да зацепил камень ногой, за-
гремел. А у хозяина сторожка была — пёстрая соба-
ка. И злая-презлая; звали её Уляшин. Жилин уже
наперёд прикормил её. Услыхал Уляшин, забрехал и
кинулся, а за ним другие собаки. Жилин чуть свист-
нул, кинул лепёшки кусок — Уляшин узнал, замахал
хвостом и перестал брехать.
Хозяин услыхал, загайкал из сакли:
— Гайть! Гайть, Уляшин!
А Жилин за ушами почёсывает Уляшина. Молчит
собака, трётся ему об ноги, хвостом махает.
Посидели они за углом. Затихло всё, только
слышно, — овца перхает в закуте да низом вода по
камушкам шумит. Темно; звёзды высоко стоят на не-
бе; над горой молодой месяц закраснелся, кверху
рожками заходит. В лощинах туман, как молоко, бе-
леется.
Поднялся Жилин, говорит товарищу:
— Ну, брат, айда!
Тронулись, только отошли, слышат—запел мулла
на крыше: "Алла, Бесмилла! Ильрахман!" Значит—
пойдёт народ в мечеть. Сели опять, притаившись под
стенкой. Долго сидели, дожидались, пока народ
пройдёт. Опять затихло.
— Ну, с богом! — Перекрестились, пошли. Про-
шли через двор под кручь к речке, перешли речку,
пошли лощиной. Туман густой да низом стоит, а над
головой звёзды виднёшеньки. Жилин по звёздам при-
мечает, в какую сторону идти. В тумане свежо, идти
легко, только сапоги неловки, стоптались. Жилин
снял свои, бросил, пошёл босиком. Попрыгивает с
камушка на камушек да на звёзды поглядывает.
Стал Костылин отставать.
— Тише, — говорит, — иди; сапоги проклятые —
все ноги стёрли.
— Да ты сними, легче будет.
Пошёл Костылин босиком — ещё того хуже: из-
резал все ноги по камням и всё отстаёт. Жилин ему
говорит:
— Ноги обдерёшь — заживут, а догонят —
убьют, хуже.
Костылин ничего не говорит, идёт покряхтывает.
Шли они низом долго. Слышат — вправо собаки за-
брехали. Жилин остановился, осмотрелся, полез на
гору, руками ощупал.
— Эх, — говорит, — ошиблись мы — вправо за-
брали. Тут аул чужой, я его с горы видел; назад на-
до да влево, в гору. Тут лес должен быть.
А Костылин говорит:
— Подожди хоть немножко, дай вздохнуть, — у
меня ноги в крови все.
— Э, брат, заживут; ты легче прыгай. Вот как!
И побежал Жилин назад, и влево в гору, в лес.
Костылин всё отстаёт и охает. Жилин шикнет-
шикнет на него, а сам всё идёт.
Поднялись на гору. Так и есть — лес. Вошли в
лес, — по колючкам изодрали всё платье последнее.
Напали на дорожку в лесу. Идут.
— Стой! — Затопало копытами по дороге. Оста-
новились, слушают. Потопало, как лошадь, и остано-
вилось. Тронулись они — опять затопало. Они остано-
вятся — и оно остановится. Подполз Жилин, смотрит
на свет по дороге — стоит что-то: лошадь не лошадь,
и на лошади что-то чудное, на человека не похоже.
Фыркнуло — слышит. "Что за чудо!" Свистнул
Жилин потихоньку, — как шаркнет с дороги в лес
и затрещало по лесу, точно буря летит, сучья ло-
мает.
Костылин так и упал со страху. А Жилин смеёт-
ся, говорит:
— Это олень. Слышишь — как рогами лес ло-
мит? Мы его боимся, а он нас боится.
Пошли дальше. Уж высожары1 спускаться стали,
до утра недалеко. А туда ли идут, нет ли — не зна-
ют. Думается так Жилину, что по этой самой дороге
его везли и что до своих вёрст десять ещё будет, а
приметы верной нет, да и ночью не разберёшь. Вы -
шли на полянку. Костылин сел и говорит:
— Как хочешь, а я не дойду: у меня ноги не
идут.
Стал его Жилин уговаривать.
— Нет, — говорит, — не дойду, не могу.
Рассердился Жилин, плюнул, обругал его.
— Так я же один уйду, — прощай!
1 Высожары, то есть Стожары, - название созвез-
дия.
Костылин вскочил, пошёл. Прошли они версты
четыре. Туман в лесу ещё гуще сел, ничего не ви-
дать перед собой, и звёзды уж чуть видны.
Вдруг слышат — впереди топает лошадь. Слыш-
до — подковами за камни цепляется. Лёг Жилин на
брюхо, стал по земле слушать.
— Так и есть, — сюда, к нам конный едет!
Сбежали они с дороги, сели в кусты и ждут. Жи-
лин подполз к дороге, смотрит — верховой татарин
едет, корову гонит, сам себе под нос мурлычет что-
то. Проехал татарин. Жилин вернулся к Косты-
лину. ..
— Ну, пронёс бог; вставай, пойдём.
Стал Костылин вставать и упал.
— Не могу, ей-богу, не могу, сил моих нет.
Мужчина грузный, пухлый, запотел; да как об-
хватило его в лесу туманом холодным, да ноги обо-
драны — он и рассолодел. Стал его Жилин силой
поднимать. Как закричит Костылин:
— Ой, больно!
Жилин так и обмер.
— Что кричишь? Ведь татарин близко — услы-
шит. — А сам думает: "Он и вправду расслаб, что
мне с ним делать? Бросить товарища не годится".
— Ну, — говорит, — вставай, садись на закор-
ки — снесу, коли уж идти не можешь.
Подсадил на себя Костылина, подхватил руками
под ляжки, вышел на дорогу, поволок.
— Только, — говорит, — не дави ты меня рука-
ми за глотку, ради Христа. За плечи держись.
Тяжело Жилину, — ноги тоже в крови и уморил-
ся. Нагнётся, подправит, подкинет, чтоб повыше си-
дел на нём Костылин, тащит его по дороге.
Видно, услыхал татарин, как Костылин закричал.
Слышит Жилин, едет кто-то сзади, кличет по-своему.
Бросился Жилин в кусты. Татарин выхватил ружьё,
выпалил, — не попал, завизжал по-своему и поскакал
прочь по дороге.
— Ну, — говорит Жилин, — пропали, брат! Он,
собака, сейчас соберёт татар за нами в погоню. Коли
не уйдём версты три, — пропали. — А сам думает на
Костылина: "И чёрт меня дёрнул колоду эту с собой
брать. Один я бы давно ушёл".
Костылин говорит:
— Иди один, за что тебе из-за меня пропадать.
— Нет, не пойду: не годится товарища бросать.
Подхватил опять на плечи, попёр. Прошёл он
так с версту. Всё лес идёт, и не видать выхода. А ту-
ман уж расходиться стал, и как будто тучки захо-
дить стали. Не видать уж звёзд. Измучился Жи-
лин.
Пришёл, у дороги родничок, камнем обделан.
Остановился, ссадил Костылина.
— Дай, — говорит, — отдохну, напьюсь. Лепё-
шек поедим. Должно быть, недалеко.
Только прилёг он пить, слышит — затопало сза-
ди. Опять кинулись вправо, в кусты, под кручь, и
легли.
Слышат голоса татарские; остановились татары
на том самом месте, где они с дороги свернули. По-
говорили, потом заусыкали, как собак притравли-
вают. Слышат — трещит что-то по кустам, прямо
к ним собака чужая чья-то. Остановилась, забре-
хала.
Лезут и татары — тоже чужие; схватили их, по-
связали, посадили на лошадей, повезли.
Проехали версты три, — встречает их Абдул-хозя-
ин с двумя татарами. Поговорил что-то с татара-
ми, пересадили на своих лошадей, повезли назад в
аул.
Абдул уж не смеётся и ни слова не говорит с
ними.
Привезли на рассвете в аул, посадили на улице.
Сбежались ребята. Камнями, плётками бьют их, виз-
жат.
Собрались татары в кружок, и старик из-под горы
пришёл. Стали говорить. Слышит Жилин, что судят
про них, что с ними делать. Одни говорят: надо их
дальше в горы услать, а старик говорит: "Надо
убить". Абдул спорит, говорит: "Я за них деньги от-
дал; я за них выкуп возьму". А старик говорит: "Ни-
чего они не заплатят, только беды наделают. И грех
русских кормить. Убить — и кончено".
Разошлись. Подошёл хозяин к Жилину, стал ему
говорить:
— Если, — говорит, — мне не пришлют за вас
выкуп, я через две недели вас запорю. А если зате-
ешь опять бежать, — я тебя как собаку убью. Пиши
письмо, хорошенько пиши!
Принесли им бумаги, написали они письма. На-
били на них колодки, отвели за мечеть. Там яма была
аршин пяти, и спустили их в эту яму.
VI
Житьё им стало совсем дурное. Колодки не сни-
мали и не выпускали на вольный свет. Кидали им
туда тесто непечёное, как собакам, да в кувшине воду
спускали. Вонь в яме, духота, мокрота. Костылин со-
всем разболелся, распух, и ломота во всём теле ста-
ла; и всё стонет или спит. И Жилин приуныл: ви-
дит — дело плохо. И не знает, как выдраться.
Начал он было подкапываться, да землю некуда
кидать; увидал хозяин, пригрозил убить.
Сидит он раз в яме на корточках, думает об воль-
ном житье, и скучно ему. Вдруг прямо ему на колен-
ки лепёшка упала, другая, и черешни посыпались.
Поглядел кверху, а там Дина. Поглядела на него,
посмеялась и убежала. Жилин и думает: "Не помо-
жет ли Дина?"
Расчистил он в яме местечко, наковырял глины,
стал лепить кукол. Наделал людей, лошадей, собак;
думает: "Как придёт Дина, брошу ей".
Только на другой день нет Дины. А слышит Жи-
лин — затопали лошади, проехали какие-то, и собра-
лись татары у мечети, cпорят, кричат и поминают
про русских. И слышит голос старика. Хорошенько
не разобрал он, а догадывается, что русские близко
подошли, и боятся татары, как бы в аул не зашли,
и не знают, что с пленными делать.
Поговорили и ушли. Вдруг слышит — зашуршало
что-то наверху. Видит — Дина присела на корточки,
коленки выше головы торчат, свесилась, монисты ви-
сят, болтаются над ямой. Глазенки так и блестят,
как звездочки. Вынула из рукава две сырные лепёш-
ки, бросила ему. Жилин взял и говорит:
— Что давно не бывала? А я тебе игрушек наде-
лал. На, вот! — Стал ей швырять по одной, а она го-
ловой мотает, не смотрит.
— Не надо, — говорит. Помолчала, посидела и
говорит: — Иван, тебя убить хотят. — Сама себе ру-
кой на шею показывает.
— Кто убить хочет?
— Отец, ему старики велят. А мне тебя жалко.
Жилин и говорит:
— А коли тебе меня жалко, так ты мне палку
длинную принеси.
Она головой мотает, что «нельзя». Он сложил
руки, молится ей.
— Дина, пожалуйста. Динушка, принеси!
— Нельзя, — говорит, — увидят, все дома. —
И ушла.
Вот сидит вечером Жилин и думает: "Что будет?"
Всё поглядывает вверх. Звёзды видны, а месяц ещё
не всходил. Мулла прокричал, затихло всё. Стал уже
Жилин дремать, думает: "Побоится девка".
Вдруг на голову ему глина посыпалась, глянул
кверху — шест длинный в тот край ямы тыкается.
Потыкался, спускаться стал, ползёт в яму. Обрадо-
вался Жилин, схватил рукой, спустил; шест здоро-
вый. Он ещё прежде этот шест на хозяйской крыше
видел.
Поглядел вверх: звёзды высоко в небе блестят; и
над самой ямой, как у кошки, у Дины глаза в тем-
ноте светятся. Нагнулась она лицом на край ямы и
шепчет:
— Иван, Иван! — А сама руками у лица всё ма-
шет, что "тише, - мол".
— Что? — говорит Жилин.
— Уехали все, только двое дома.
Жилин и говорит:
— Ну, Костылин, пойдём, попытаемся последний
раз; я тебя подсажу.
Костылин и слышать не хочет.
— Нет, — говорит, — уж мне, видно, отсюда не
выйти. Куда я пойду, когда и поворотиться сил нет?
— Ну, так прощай, не поминай лихом. — Поце-
ловался с Костылиным.
Ухватился за шест, велел Дине держать и полез.
Раза два он обрывался — колодка мешала. Поддер-
жал его Костылин — выбрался кое-как наверх. Дина
его тянет ручонками за рубаху изо всех сил, сама
смеётся.
Взял Жилин шест и говорит:
— Снеси на место, Дина, а то хватятся — при-
бьют тебя.
Потащила она шест, а Жилин под гору пошёл.
Слез под кручь, взял камень вострый, стал замок с
колодки выворачивать. А замок крепкий, — никак
не собьёт, да и неловко. Слышит, бежит кто-то с го-
ры, легко попрыгивает. Думает: "Верно, опять Ди-
на". Прибежала Дина, взяла камень и говорит:
— Дай, я.
Села на коленочки, начала выворачивать. Да ру-
чонки тонкие, как прутики, ничего силы нет. Броси-
ла камень, заплакала. Принялся опять Жилин за за-
мок, а Дина села подле него на корточках, за плечо
его держит. Оглянулся Жилин, видит — налево за
горой зарево красное загорелось. Месяц встаёт.
"Ну, — думает, — до месяца надо лощину пройти,
до лесу добраться". Поднялся, бросил камень. Хоть
в колодке, да надо идти.
— Прощай, — говорит, — Динушка. Век тебя
помнить буду.
Ухватилась за него Дина, шарит по нём руками,
ищет, куда бы лепёшки ему засунуть. Взял он ле-
пёшки.
— Спасибо, — говорит, — умница. Кто тебе без
меня кукол делать будет? — И погладил её по го-
лове.
Как заплачет Дина, закрылась руками, побежала
на гору, как козочка прыгает. Только в темноте
слышно — монисты в косе по спине побрякивают.
Перекрестился Жилин, подхватил рукой замок на
колодке, чтобы не бренчал, пошёл по дороге, ногу
волочит, а сам всё на зарево поглядывает, где месяц
встаёт. Дорогу он узнал. Прямиком идти вёрст во-
семь. Только бы до лесу дойти, прежде чем месяц со-
всем выйдет. Перешёл он речку; побелел уже свет
за горой. Пошёл лощиной, идёт, сам поглядывает: не
видать ещё месяца. Уж зарево посветлело и с одной
стороны лощины всё светлее, светлее становится.
Ползёт под гору тень, всё к нему приближается.
Идёт Жилин, всё тени держится. Он спешит, а ме-
сяц ещё скорее выбирается; уж и направо засвети-
лись макушки; Стал подходить к лесу, выбрался
месяц из-за гор — бело, светло, совсем как днём.
На деревах все листочки видны. Тихо, светло по го-
рам; как вымерло всё. Только слышно — внизу речка
журчит.
Дошёл до лесу — никто не попался. Выбрал Жи-
лин местечко в лесу потемнее, сел отдыхать.
Отдохнул, лепёшку съел. Нашёл камень, принял-
ся опять колодку обивать. Все руки избил, а не сбил.
Поднялся, пошёл по дороге. Прошёл с версту, выбил-
ся из сил — ноги ломит. Ступит шагов десять и оста-
новится. "Нечего делать, — думает, — буду тащиться,
пока сила есть. А если сесть, так и не встану. До кре-
пости мне не дойти, а как рассветёт, — лягу в лесу,
переднюю, и ночью опять пойду".
Всю ночь шёл. Только попались два татарина вер-
хами, да Жилин издалека их услыхал, схоронился за
дерево.
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к све-
ту, а Жилин до края леса не дошёл. "Ну, — думает,—
ещё тридцать шагов пройду, сверну в лес и сяду".
Прошёл тридцать шагов, видит — лес кончается. Вы-
шел на край—совсем светло; как на ладонке перед
ним степь и крепость, и налево, близёхонько под го-
рой, огни горят, тухнут, дым стелется, и люди у
костров.
Вгляделся, видит, — ружья блестят, — казаки,
солдаты.
Обрадовался Жилин, собрался с последними си-
лами, пошёл под гору. А сам думает: "Избави бог—
тут, в чистом поле, увидит конный татарин: хоть близ-
ко, а не уйдёшь".
Только подумал — глядь: налево, на бугре, стоят
трое татар, десятины на две. Увидали его, пусти-
лись к нему. Так сердце у него и оборвалось. Замахал
руками, закричал что было духу своим:
— Братцы! выручай! братцы!
Услыхали наши. Выскочили казаки верховые, пу-
стились к нему — наперерез татарам.
Казакам далеко, а татарам близко. Да уж и Жи-
лин собрался с последней силой, подхватил рукой ко-
лодку, бежит к казакам, а сам себя не помнит, кре-
стится и кричит:
— Братцы! братцы! братцы!
Казаков человек пятнадцать было.
Испугались татары — не доезжаючи стали оста-
навливаться. И подбежал Жилин к казакам.
Окружили его казаки, спрашивают: кто он, что за
человек, откуда? А Жилин сам себя не помнит, пла-
чет и приговаривает:
— Братцы! братцы!
Выбежали солдаты, обступили Жилина; кто ему
хлеба, кто каши, кто водки; кто шинелью прикрыва-
ет, кто колодку разбивает.
Узнали его офицеры, повезли в крепость. Обрадо-
вались солдаты, товарищи собрались к Жилину.
Рассказал Жилин, как с ним всё дело было, и го-
ворит:
— Вот и домой съездил, женился! Нет, уж видно
не судьба моя.
И остался служить на Кавказе. А Костылина
только ещё через месяц выкупили за пять тысяч. Еле
живого привезли.
